Смертоносная чаша [Все дурное ночи] - Елена Сазанович

Да-а-а, Оксана, безусловно, кого угодно могла загнать в угол своими детективными способностями. И я решил уже ничего не скрывать от нее. В конце концов, если она могла так ловко обернуть факты против Васи, может быть, так же ловко она перетасует их, тем самым отведя подозрение от девушки. Поэтому я без утайки выложил все, что знал про Вано. Про то, что он был в отсидке; про причины, загнавшие его туда; про то, как бросила его жена в трудную минуту и он оказался один на всем белом свете – отчаяние, одиночество привели его в «КОСА».

Я не забыл и дать характеристику своему товарищу, от всей души описав его порядочным, мужественным и даже наивным парнем, который не способен убить не только человека, но и муравья.

По завершении моей пылкой речи Оксана, как обычно, умудрилась опустить меня на землю.

– Характеристики, Ник, выдают только при приеме на службу. А здесь идет речь о соучастии в убийстве. Поэтому вполне вырисовывается и другая картина. Перед нами когда-то наивный, добрый человек, пробывший несколько лет в зоне. Его предала, жестоко предала, Ник, жена, предали друзья. Подставил наш закон – а он в него, возможно, по наивности свято верил. Нет работы, которой он решил посвятить жизнь. В общем – пустота, Ник.

Скажи, мой дорогой, при таких обстоятельствах каждый смог бы сохранить доброе сердце и веру в людей? Молчишь? И правильно делаешь. Далеко не каждый. Для этого нужно быть, по меньшей мере, сверхчеловеком. У нас нет сверхлюдей, Ник. Люди, в сущности, все похожи. Поверь мне, опытному врачу. Они различаются в мелочах, но, если речь идет о глобальном, они, как правило, ведут себя приблизительно одинаково.

Я не хочу утверждать, что твой озлобившийся друг Вано с ножом побежал убивать всех напропалую. Но я так же не могу сказать, что он после серии несправедливых испытаний судьбы остался прежним милым парнем, мечтающим о добре и справедливости. Горе, незаслуженное наказание, как правило, озлобляют людей. Поэтому Вано… Тут еще есть над чем подумать.

– Оксана, тебе в пору писать диссертацию о психологии преступника.

– Я думаю, у меня еще все впереди, Ник.

– Может быть, теперь ты распишешь мои действия и мотивы, предположив, что я убийца?

– Ну, это слишком просто. – Оксана улыбнулась так тепло, так по-домашнему, что у меня окончательно свалился груз с плеч и я в очередной раз подумал, как здорово иметь рядом с собой человека, способного все понять и все простить. И на которого, пусть это и эгоистично, можно в любую минуту взвалить часть своих бед и проблем.

Милая Оксана, зачем я тебя уже не люблю? Неужели я такой круглый идиот? Ведь если бы не мои дурацкие чувства, я бы никогда не вляпался в эту прескверную историю и мы бы пили с тобой чай вечерами, болтали о красивых вещах и сплетничали о пустяках. Мы бы вместе достойно переживали и боль, и победы. Так нет же! Мне необходимо бежать по каменистой дороге, без конца спотыкаться и падать, набивать шишки и синяки и вновь продолжать свой дурацкий путь. Почему все так, а не иначе, Оксана?

Правда, в глубине души я понимал, что этот каменистый путь мне гораздо приятней чаевничанья по вечерам. И шишки, и синяки мне доставляют больше радости, чем милые, умные разговоры. Что ж, дураком родился, дураком и умру.

А ты, Оксана, ты все-таки ошиблась: тебе нужно жить с кем угодно, но только не с дураком. К тому же законченным эгоистом, который после всех каменистых дорог, шишек и синяков непременно возвращается к тебе за спасением и поддержкой. И почему ты не хочешь исправить эту ошибку, Оксана? Возможно, главную в твоей жизни…

Оксана мельком взглянула на громко тикающие круглые часы.

– Вот и утро. Жаль, что ты так и не прилег. Сегодня тебе предстоит тяжелый день. Но, я думаю, ты его выдержишь достойно. И найдешь те слова, которые нужно сказать на следствии, умолчав о том, о чем говорить не обязательно.

– Конечно, милая. Я спокоен. И уверен в себе как никогда. И только благодаря своей умненькой жене.

– Просто я хорошо знаю людей, Ник. В силу своей профессии.

Мои губы расползлись в широкой улыбке, почти как у Аль Пачино. Мне так хотелось сделать жене приятное.

– Нет, Оксана, просто ты еще любишь меня. И в силу непонятно чего.

Мне нравилось, что меня еще любили. Мне нравилось, что наступило утро. Мне нравилось, что за окном раздавались шаги людей, визжали колеса отъезжающих машин. Нравилось, что моросил мелкий дождь. Падала осенняя листва. И стучал в окно ветер. Сегодня мне нравилось жить. Возможно, был прав чистюля Юрий Петрович, утверждая, что утром все будет по-другому.

Я бросил взгляд на осенний засохший лист, стоящий в глиняной вазе. Этот лист мне подарил Стас. Я думал, что он, этот лист, высохший, почерневший, умрет гораздо раньше этого парня с байроновской печалью на лице. Но все вышло наоборот. Не нам загадывать про завтрашний день. Теперь наступило утро, и я был этому рад. В это утро, глядя на этот осенний лист, я как никогда хотел жить. И смерть Стаса уже не выглядела ночным кошмаром – она была одной из случайностей или закономерностей судьбы и жизни, которую надо ценить. И в это утро я ее ценил как никогда. И мне предстояло не только довольствоваться жизнью, но и сделать все возможное, чтобы оградить от несчастий других – моих лучших друзей, встреченных в клубе смерти. Они, как и я, должны были жить. Поэтому я поспешил в прокуратуру.

Долго ждать не пришлось. Меня быстро пригласили в кабинет главного следователя Юрия Петровича Стеблова. И мое утреннее настроение сразу улетучилось, как только я с ним столкнулся: есть же такие типы, портящие все хорошее в один миг. Но он сам, пожалуй, себя к такому типу людей не причислял. Напротив. Невооруженным глазом было видно, что он считает себя неотразимым. В это утро он, по-моему, еще тщательнее побрился, более тщательно почистил серый костюм и ботинки и более аккуратно повязал широкий полосатый галстук. Его щеки горели ярким румянцем – судя по внешнему виду, парень прекрасно спал ночью.

Его кабинет тоже был в полном порядке, точно соответствуя образу хозяина. На столе, книжных полках, подоконнике – ни пылинки. На влажном после уборки полу – ни мусоринки. Окна блестят так, что вполне можно смотреться в них, как в зеркало. И на аккуратненько выкрашенных голубых стенах – белый плакат, на котором каллиграфическим почерком выведено: Курить не полагается.

Я демонстративно вытащил сигарету и сунул в зубы.

– Дыма без огня не бывает, – усмехнулся Юрий Петрович, сверля меня светлыми большими глазами.

Я пожал плечами.

– В таком случае, нам и разговаривать не о чем. У меня – ни огня, ни дыма. Я просто держу сигарету в зубах. Меня это успокаивает.

Он кивнул.

– Безусловно, вам следует успокоиться после бессонной ночи.

– А вот здесь вы ошибаетесь. – Меня так и подмывало добавить «гражданин начальник». Но я мудро промолчал и добавил другое: – Я прекрасно спал этой ночью, Юрий Петрович.

– Прекрасно спали в ночь после убийства? – Он сделал нарочито удивленный вид.

– Но я же не убийца.

– А в ночь после убийства спать спокойно могут только убитые и убийцы, но не друзья, простите, коллеги убитого.

Нет, этот тип меня, определенно, раздражал. Я терпеть не мог, когда ловят на слове. Причем без особых на то оснований, а просто демонстрируя игру слов. Или игру мысли. Я тоже люблю побаловаться и со словами, и с мыслями. Главное – не заходить далеко. И надо было такому случиться, чтобы именно этот педант занялся расследованием. Я бы с удовольствием созерцал на его месте здорового парня с квадратной челюстью, шрамом на лбу, перевязанной рукой. Да хоть бы такого, как наш Вано, пусть и с видом уголовника, но способного внушить доверие к своей силе и мужественности. Увы, мне приходилось не выбирать следователя, а довольствоваться тем, что есть: этой смазливой физиономией, хозяина которой легче представить в роли балетмейстера, нежели борца за справедливость, способного и по морде дать кому нужно, и засадить за решетку кого нужно.

– Я полагаю, вы будете задавать вопросы не по поводу проведенной мною ночи? – вежливо, не скрывая иронии, спросил я.

– Для нас каждая деталь имеет значение. Вы разве не знали?

– Ну да, – тут же согласился я, – вполне возможно, что я прибил Стаса и этой ночью прятал в тайнике миллион баксов, которые мы вместе с ним украли накануне у одной богатой старухи процентщицы.

– И такое бывает, – невозмутимо ответил Юрий-Порфирий, продолжая сверлить меня своими стеклянными бусинками.

Он, определенно, испытывал мое терпение. Но, как бы он ни старался, на роль Раскольникова я не подходил и решил ничем не выдавать своего волнения, хотя очень хотелось съездить по гладковыбритой физиономии. Но вести себя благоразумно и терпеливо было важнее, к тому же времени у меня предостаточно, в отличие от него.

И я вежливо поклонился.

– Может быть, Юрий Петрович, вы позволите мне выйти в коридор на минутку? Для перекура, поскольку у вас не положено. А вы пока продумайте вопросы, которые хотели бы задать и на которые я бы имел честь ответить.